Снова Москва
Мы вернулись в Москву. Было Лене уже почти восемь лет и она пошла в школу, рядом с домом. В школе изучали немецкий язык, но Лена, естественно, отставала, так как программа в Москве не соответствовала в то время программам обучения в других странах. Она подружилась с девчонками, ругалась с другими, начала подолгу болтать по телефону — как все дети в ее возрасте. Вместе с подружками готовила домашнее задание. (Почерк был очень плохой — в Аргентине почерк не ставили, приходилось много работать, чтобы исправить).
У нее было две замечательных зимних куртки — синяя и красная, с узорами, огромные и теплые. Как-то мы гуляли около Пушкинского музея, дело было зимой, решили слепить снежную бабу. Долго возились в снегу, скатали огромные шары, а когда пришли домой, оказалось, что куча снега лежит даже в капюшоне! Хохотали до упаду.
Из Аргентины привезли велосипед — очень красивый, с широкими красными колесами, весь в наклейках и надписях — таких в стране не было. Когда Лена в первый раз вышла гулять с велосипедом, все дети просто с ума сошли от зависти и, как всегда бывает, возненавидели велосипед — колеса плохие, устойчивости нет, тормоза плохо работают и вообще всего два колеса. Обычная черная зависть, которую легко победить, выходя и катаясь на нем на глазах публики, которая будет вопить, но в душе мечтать о такой же машине. Но Лена восприняла обвинения всерьез и наотрез отказалась на нем кататься по двору и в округе. Пришлось отвезти его на Чернышевского, где Лена все-таки каталась. Ставили рекорды. Леночка ездила по большому кругу, а я отмечал время. В первый раз проехала за 41 секунду, затем улучшала время, дошла до 32. Когда уставала, было 37. После очередного рекорда сделали запись на видеопленку — я задавал вопросы в качестве журналиста, а Лена гордо рассказывала о пути к успеху и о планах на будущее. Причем все интервью проходило по-испански.
Еще Лена любила возиться с кошкой Муршой, которая пришла и поселилась в квартире (Сначала кошку назвали Ноэми, но вскоре выяснилось, что это знаменитая на всю округу Мурша). Когда у Мурши впервые после «переезда» родились котята, Лена дала им имена, а про одного котенка — по имени Спики, даже написала рассказ, который послала крестной матери Норме в Аргентину
(Лену в Буэнос-Айресе крестили — отец Геннадий, сейчас он настоятель храма на Красной площади в Москве. Молодой веселый парень. Долго крестил — минут сорок, не как в обычной церкви в Москве).
В школе Леночка стала писать замечательные сочинения — с глубокими идеями, с прекрасным развитием сюжета, с неожиданными развязками. Использовала в сочинениях какие-то аргентинские реалии, упоминала факты, которые слышала от людей или прочитала в книгах. Сюжеты были неординарные, даже на взгляд взрослого человека. Создавалось впечатление, что рождается если уж не великий писатель, то неплохой рассказчик, журналист, переводчик или просто человек с хорошим устойчивым аналитическим разумом и умением мыслить и обобщать ситуации, с неплохой способностью изложения фактов и их обработки, одним словом, — человек с хорошей головой. И со временем сочинения становились сложнее, излагаемые мысли глубже, высказывались с каждым разом все более четко и ясно, учительница стала замечать и хвалить Лену отдельно.
Летом 91 года снова были в Риге. И снова на той же даче. На сей раз ситуация в стране изменилась — Латвия уже практически отделилась от СССР, царило напряжение и одновременно веселье в ожидании колоссальных перемен, люди на даче обсуждали только политические события, а Лена, несмотря на все трения между русскими и латышами, сдружилась с латышским парнем по имени Каспар, который был года на два ее старше (если не путаю и это было не в 92 году — последнем году, когда еще существовала эта дача и когда можно было ездить в Латвию без визы).
Каждый день Леночка и Каспар играли вместе, строили хижину в леске, неподалеку от дома, устраивали войны с окрестными ребятишками, часами болтали, сидя на пригорке возле дачного городка. Все это продолжалось, пока из Ленинграда не приехали две 14-летние дамы — бойкие и веселые. Каспар распушил хвост и забыл про Лену, на которую, разумеется, взрослые дамы внимания не обращали. Лена ходила мрачнее тучи. На вопросы отвечала односложно, страдала молча, но не признавалась, в чем причина, хотя с первого взгляда можно было понять, в чем дело, особенно, когда она кидала испепеляющие взгляды на холмик, где Каспар, размахивая руками, о чем-то горячо вещал двоим подружкам.
Малыша было немного жалко и в то же время немного смешно, так как совершенно ясно было, что эта первая влюбленность исчезнет через пару недель, не оставив следа, однако ревность и страдания были настолько непосредственны и милы, что вызывали умиление.
Съездили в Вильнюс, посмотрели на город. Заехали в Тракай — старинный замок, где придумали долгую историю о рыцарях, королеве Леоноре и ее верных стражах.
Имя королевы (или принцессы) — Леонора, — придумала Лена. Леонора была героиней многих игр и историй, весьма умна, храбра, красива и обаятельна. Иногда Леоноре доставалось от воинственных и агрессивных соседей — народа щипов. Название народа происходило от слова «шип», которое как-то употребила сама Лена: в школе, на уроке литературы, была произнесена фраза: «Змеиный шип», после чего Лена метко вставила ее в обычную дружескую перепалку со мной, мол — «раздался папин шип», а мне этот оборот настолько понравился, что я немедленно выдумал народ «шипов», который преобразовался в более удобный для произношения вариант «щипов», щип-щипычей и так далее.
Позже игру в Леонору и щипов Лена разлюбила и играть в нее отказывалась. По-моему, это игра как-то не помещалась в детский самостоятельный мир, где Леонора не имела соперников, а щипы не соглашались признать ее повелительницей.
Надо сказать, что иногда Лене удавались замечательные афоризмы и ее язык характеризовался блестящими находками.
Еще когда она была маленькая, как-то мы гуляли, а Лена задавала вопросы: «Почему, а как, а что такое…» Обычные почемучки всех малышей. Я терпеливо объяснял. На каждый ответ следовал новый вопрос. Меня поражало, насколько ребенок может быть настойчив в вопросах. Наконец, в ответе прозвучало нечто вроде: «…У меня на работе». Незамедлительно последовал вопрос: «А что такое работа?» Что такое работа, Лена прекрасно понимала, и тут до меня дошло, что она просто развлекается, задавая вопросы, наблюдая за реакцией — до каких пор взрослый будет нудно отвечать на простейшие вопросы, как бы свидетельствующие о беспробудной тупости ребенка. Я оценил шутку — очень неплохо для малыша.
Как-то, бродя по Риге, мы придумали игру. Дело в том, что когда Лена спотыкалась, я обычно произносил дежурную фразу: «Что ты, верный конь, спотыкаешься!». Лену эта фраза, обращенная к ней, возмущала — она же не конь. И когда она в очередной раз запротестовала, я с невинным видом показал на изображение конской головы на стене и произнес: — А я не к тебе обращаюсь, а к нему.
С тех пор, при виде картинки, барельефа, рисунка коня, один из нас сразу же произносил: Что ты, верный конь, спотыкаешься, а другой должен был немедленно найти изображение коня где-нибудь в округе. Затем игра осложнилась — в развитие поиска изображения. Кто-то нарочно спотыкался, партнер произносил ритуальную фразу, а споткнувшийся сразу же начинал считать. И произнесшему фразу надо было найти и указать на коня до истечения счета — обычно, минута. В Риге и в Вильнюсе, как правило, это удавалось — коней, конских голов, каких-то фресок с лошадьми было достаточно. В крайнем случае, годились газеты и журналы, выставленные в многочисленных киосках. Иногда, в особо тяжелых случаях, выдвигались требования считать «нормально, а не так быстро!», что в свою очередь затягивало время. Находились и иные веселые трюки. Я иногда жульничал, так как знал город и знал, где можно было найти коня, так что произносил фразу в казалось бы неподходящей обстановке, когда лошадь рядом и не валялась, но я-то прекрасно знал, что за углом целый табун пасется.
И вот, вернувшись в Москву, я точно так же произнес фразу, начался подсчет, и тут выяснилось, что коней нигде не наблюдается. Через три миниты медленного счета Лена весело заорала, видя свою полную победу: «Это тебе, папочка, не Рига!!» Фраза была замечательной, какое-то время мы ее произносили по любому поводу, когда надо было показать, что вопрос не легкий.
Пару раз Лена порывалась вести дневник. Я приветствовал стремления — даже выдал специальную тетрадку, в которой оба раза были заполнены две страницы — история одного или двух дней. Но не сомневался, что дальше дело не пойдет — у меня был точно такой же период, когда появлялось желание вести дневник, а затем благополучно исчезало. И тот, кто через это не прошел, пусть первым бросит камень.
Дневник я тогда не читал, но, гораздо позже, нашел его в куче вещей, и открыв черный блокнот в глянцевой обложке, обнаружил забытые записи и с любопытством просмотрел. Ничего особенного на этих трех страничках — болтовня с подружкой, упоминание о Саше — соседском мальчугане, об уроке немецкого, но меня поразило, насколько свеж и хорош был язык, несмотря на корявый почерк и орфографические ошибки (правда, ошибок немного). Однако, обороты были красивыми, в меру сложными, с замечательными эпитетами и метафорами. Снова чувствовался талант, простор и фантазия. В паре слов Лене удавалось дать исчерпывающую характеристику событию или человеку, причем настолько выпукло и ярко, что восприятие было идеальным.
Но, как всегда бывает, дневник забрасывался после первых же изысканий — детей привлекает только новое и свежее. Как только наступает обыденность и рутина — а ведение дневника на третий день становится именно рутиной, интерес угасает и вянет, а тетрадка забрасывается в дальний угол. Тем более, что писать можно и на сочинениях в школе, в письмах к подружкам и по вечерам «дома у камина».
В письме крестной маме в Аргентину был, кстати, не просто рассказ о котенке Спики, но и полная блеска фантастическая феерия, закончившаяся тем, что котенок попадал на телевидение и становился телезвездой.
Каждый день я ставил Лене мультфильмы на видео на испанском языке — привезли мы из Аргентины около 20 кассет на испанском — мультфильмы, кинокартины, развлекательные передачи. Главной целью было не забывать язык. Естественно, какой-то процесс забывания все равно шел, но что-то оставалось и постоянно подпитывалось. Иногда, когда приезжали гости из Аргентины, мы гуляли с ними вместе, и, тем самым, имели возможность практиковаться. Лена вызывала восхищение — не только знанием языка, но и рассуждениями, рассказами и наблюдениями.
 |
| Орхидея. Фотография от Леночки |
К этому возрасту уже стало появляться личность. Начались переживания, обострилось чувство справедливости и несправедливости. Мир разрастался с быстротой молнии — каждый день Лена задавала все новые вопросы, начала рассуждать на темы благородства и низости, честности и лжи, отношений между людьми. С ней было интересно поболтать просто так — при прогулках, перед сном, во время обеда. Пересекался ребенок, веривший в то, что любой обман написан на глазках, и подросток, вдруг понявший, мир не ограничивается маленьким мирком тесной комнатки.
Какие-то мелкие неудачи или то, что человек считал неудачей, вызывали резкие переживания — помню, когда Лена не выиграла призовое место на соревнованиях по гимнастике на районных курсах (она ходила туда заниматься), она еле сдерживалась, чтобы не заплакать, хотя и неплохо выступила.
Я смотрел на нее и вспоминал один случай из раннего Леночкиного детства, когда я, — а случилось это в Риге, — как-то раз перед купанием сказал ей, что горячей воды нет, будем купаться в холодной — просто в шутку. И Лена, еще очень маленькая, все воспринимавшая как абсолютную истину, вдруг поверила в папины слова. Поняв это, я просто произнес, что вот, мол, вода появилась, но так стало жалко беззащитного ребенка, которого обмануть ничего не стоит. И эта беззащитность и искренность не исчезали, но переходили на новую ступень, и при виде расстроившейся девочки я почувствовал то же самое, что и в раннем Леночкином детстве. Защемило сердце.
